Без разницы.

[stiveya]

Это не для всех. Это отчасти жестокость. Отчсти, наверное, рейтинг. Хотя. Подписавшись на меня, вы подписались и на это.

Потрясающее состояние. Интересно теперь сидеть и рассказывать сказки собственной кукле. Он появился не так давно. И он ненавидит мои сказки. Для него они слишком жестоки. Он не переносит жестокости, а у меня ломит руки без них. Разрубает голову и рассматривает, что там не так, какие шестеренки поломаны, а какие еще смогут работать. На последнем издыхании.
А он знает, что иначе я не могу, и прощает. Прощает и протягивает мне новую куклу, помогая собраться и...
Я беру в руки то, что он мне дает. Я все еще не вижу. Я знаю, что здесь есть Он. Помимо него здесь есть еще один, кто не желает меня слушать. И те, кто готовы устроиться поудобнее и погрузиться в мир моих сказок.
- Смотрите, - я произношу с легкой улыбкой, словно отрицаю то, что может быть что-то по-другому, - видите ее лицо? У нее его нет.

Как она жила? С болью. Но ее это никогда не беспокоило. Она любила жить, пусть даже это выводило ее изо дня в день. Из года в год, из мига в миг. Каждый вздох, каждый шаг давался ей с трудом. Она продиралась через колючие тернии ее собственной ненависти. Ее личного гнева.
Она любила ходить в церковь, потому что ее радовало, когда старушки открещивались от нее, а священник пытался уговорить исповедаться. Она даже один раз сделала это. Просто так, ради интереса.
- Я слушаю тебя, дитя мое, - произнес тогда он, сидя за смешной решеткой, которая если и отделяла их друг от друга, то только номинально.
Она смотрела на решетку и размышляла о том, насколько просто ее сломать. Сломать решетку, протянуть руку к шее этого глупого человека и пригвоздить его одним резким движением к стенке. И тихо, со слащавой улыбкой на губах прошептать ему...
- Ты что-то хотела сказать? - он перебил ее мысли своим навязчивым вопросом. От него хотелось отмахнуться, как от надоедливой мухи. Взять пульт управления и выключить этот глупый звук.
- Да, святой отец, - произнесла, наконец, она, сложив руки перед грудью, - ибо грешна я.
В голосе ее мелькнула нотка истеричного плача. Он клюнул мгновенно.
- Успокойся, дитя мое, расскажи мне о своем поступке, - он был молод. Это было приятно.
- Грешна я, святой отец, - снова произнесла она, - согрешила... но он сам этого хотел...

Сам. Да, конечно, сам. А как иначе? Все, кто когда-либо был с нею, сами хотели этого. И она всегда давала им то, чего они хотели. И, конечно, они должны были за это платить.
А она любила боль. Потому что жила в ней. Они платили ей своим чувством. Она заставляла их страдать. Физически. Она не воспринимала душевную боль, как что-то достойное. Курс валют был таков: 1 минута физической боли к 300 душевной. И более. Все зависело от человека.

- Он так красиво стонал, - она уже вошла в раж, ей понравилось рассказывать о том, как это происходило, - воск, святой отец. Раскаленный воск. Да, согласна, это банально, но так красиво. За это можно простить все.

- Демон, - прошептал молодой парень, совсем недавно ставший священником, когда она уже оказалась возле него.
Преодолеть эту смешную преграду ничего не стоило.
- Ты же хочешь? - она улыбнулась, коснувшись рукой его белого воротничка, - этого нельзя не хотеть.
- Сатана... Сатана во плоти... - он прижимал к груди крест, его губы начали шептать молитву.
- От желания не спрятаться за рясой. Боль - это слишком большое искушение, - улыбнулась она...

Она вышла из церкви, слизывая с пальцев кровь.
Она всегда любила жестокость. И всегда любила жить. Она знала, что была злом. Как там о ней говорили? Истинное зло? Дьявол... много разных красивых эпитетов.
О, да, конечно! А они все были добром. Все такие светлые, честные. И ее это устраивало. Ей нравилась разница. Ей нравилась та пропасть, что пролегала между ней и ее жертвами. Ее добрыми, светлыми и нежными жертвами.Это она и боготворила. В них.

Теплый весенний вечер. Она просто возвращалась домой, когда услышала голос:
- Здравствуй, - мужской. Молодой. Приятный.
- Ммм... здравствуй, - она не стала к нему оборачиваться, - тебя привело желание?
- Да, - она почувствовала, как он медленно подходит к ней.
- Я ждала тебя.
- Не сомневаюсь.
Его голос... да, она слышала его уже когда-то. Да, это он. Священник.
- Я знала, что тебе понравится, - произнесла она сладко и медленно повернулась.
Повернулась, чтобы почувствовать, как холодная сталь проникает в ее плоть, врывается в печень и почти разрывает ее.
- Больно, не правда ли? - произнес он, вытаскивая охотничий нож из ее тела, - тебе хватит, чтобы умереть. Ты слишком многих измучила. Господь прислал тебе кару. Прими ее, дитя мое.
А потом он повернулся и ушел.
Она медленно осела на асфальт, держась за бок. Она знала, что так будет однажды. Но она ожидала зла. Другого зла. Но это было добро. Искреннее и настоящее. Он оставил ее умирать. Оставил ее умирать от боли. Медленно и мучительно. В агонии.
Она не боялась такого конца. Ей было не страшно умирать. Она всегда жила в боли.
Только она одного так и не сумела понять.
Лежа на асфальте в парке, глядя в небо сквозь ветви просыпающихся деревьев, она умирала, пытаясь понять, если у добра и зла одинаковые методы, то...

...какая разница?...