Сегодня снился Зарин )))) забавно )) Ни разу в жизни человека не видела, но он снился, ага )))) правда, звали его во сне почему-то Райт... но я-то знаю, что это был Зарин Х)))
И метро еще снилось )) и компания, скупающая станции метро и делающая из них парки-аттракционы, чтобы уличить правительство в махинациях, с метро связанных )))))) Жесткач Х))) но мне понравилось Х)))))
Надо прочитать еще раз Сирано де Бержерака. Где-то он у меня был. Выучить, к черту, нафиг всю эту потрясающую пьесу ))) и декламировать последнюю сцену. Наизусть. На Арбате.
Я так хочу жить, мама! С новой неведомой силой! Знаешь, а я устала - Сложно быть вечно милой. Рвется клубок нитей, Я разрываю, мама! Бог это все видел, Что же тогда смолчал он?! Я под кровать прячусь, Я задышать вольно Просто боюсь. Плачусь: Мама, мне так больно. Мама, прости дочку. Дочь твоя бьет словом, Фразой, одной точкой. Может быть, я сурова? Здесь лишь одна правда. Мама, ее знаю. Мне просто жить надо. Просто я жить мечтаю. Так тяжело, мама. Словно пуды стали На миллиард грамма, На плечи за жизнь клали. Это не остов храма. Это капкан, яма. Просто ты знаешь, мама... Просто. Моя. Мама.
- Здравствуй, - я чуть качаю головой. Я давно уже слеп. Я с таким трудом различаю твои шаги. Неслышные, незаметные, несуществующие. Ты остановишься, сядешь в приготовленное тебе давно уже кресло, посмотришь на меня. А я. Я не знаю, что сказать, потому что слова уже сказаны. Все уже сказано до меня, а я повторяю одинаковые фразы и не знаю, зачем. Ты смотришь на меня. А я беру в руки куклу. Мне непривычно, что можно приходить просто так. Хотя, даже ради сказки ко мне нечасто кто-либо приходит. - Смотри, - я протягиваю тебе эту куклу, - видишь, она... тоже.
У нее всегда все было наперекосяк. Потому что у нее не получалось никогда жить так, чтобы окружающие смотрели и видели не по-другому. Так повелось - она выходит из дома в то время, когда они уже возвращаются. Так повелось - она выключает компьютер, когда они только залезают в сеть. Так повелось - она даже родилась, когда они умирали. Жизнь ее любила течь в обратную сторону. Так, чтобы все вокруг считали, что ее, наверное, тоже нет. А ей было как-то все равно. Она всегда улыбалась людям, которые не понимали ее. Она дарила им светлые улыбки, потому что... потому что, когда на душе тяжело, по-другому как-то уже и не получается. Она возвращалась домой глубоко за полдень, садилась за стол и брала в руки свою перьевую ручку. Забавное перо. Старое перо. Его еще макать надо было. В чернила. Она зажмурилась, опустила руку с пером. Вот и чернила. Открыла глаза, взглянула на капельку, собирающуюся сорваться с кончика ручки, приподняла немного, чтобы не сделать кляксы на девственно чистом листе. И она начинает писать. Улыбка на ее лице растягивает губы. Зима за окном заставляет их треснуть. Она выводит ровные буквы. Каллиграфический почерк. Буквы в словах не соединяются друг с другом, словно сторонятся. Каждая из них стоит отдельно, поднимая вверх чуть витые хвостики. Каждая из них несет в себе тысячи и тысячи значений, которые никто никогда не узнает. Потому что эти листы никто не увидит. Это никому не интересно. Она писала ему. Она писала ему письма, потому что давно уже не могла иначе. Она писала ему какие-то красивые истории окружающих ее людей, потому что ей нечего было рассказывать о себе. - Прости, - проговаривала она слова, - я не могу ничего написать хорошего. Но вот сегодня у соседки родилась девочка... Чернила закончились. Надо снова... обмакнуть перо. Она делает это резко, словно ударом, сжимая свободную руку в кулак. Она закусила губу и улыбнулась, подняла руку, стерла с губы появившуюся капельку крови и продолжила писать. Она рассказывала о том, что видела эту девочку, что она такая маленькая, что она громко кричит и плачет, словно ей очень больно. - Говорят, когда ребенок делает первый вдох, у него расправляются легкие, - писала она, голос ее был тихим, нежным, светлым. Таких не бывает. Но ведь у нее все всегда было не так, как должно быть. И снова не хватает чернил. Она снова улыбается, наклоняет голову набок и снова опускает перо. Жмурится сквозь улыбку, тихо всхлипывает, возвращает перо к листу и продолжает писать. - У нее такой счастливый взгляд, а мама... - она на мгновение замирает, всматриваясь в это слово, потом дописывает, - ее. Она такая усталая. Но она улыбается. Ей, наверное, очень больно? И снова пишет. Снова говорит. Снова улыбается. - Там... - чернила в таких ручках кончаются быстро. Нужно постоянно макать... и снова она поднимает руку.
Он остановил ее руку, ухватив за запястье, буквально в миллиметре от истерзанного предплечья. Она завороженно глядела на его тонкие белые пальцы, узкую ладонь, хрупкое запястье. Улыбка слетела с ее лица и она обернулась, посмотрев в его светлые серьезные, вечно серьезные глаза. - Хватит, - произнес он холодным голосом, - идем. Она не спросила его ни о чем. Она просто встала и последовала за ним. Он открыл дверь в яркий зимний день. - Иди, - он отпускает ее руку, подталкивая к выходу. Она подходит к дверному проему, останавливается, оборачивается и смотрит на него. А его лицо не выражает ничего. Тогда она вновь смотрит в день и шагает.
Первый вдох дается очень тяжело. С болью. Потому что... это первый вдох, когда воздух проникает в тебя, раня словно кинжалами неподготовленную плоть. Он иной. Он чужеродный... Но она снова улыбается, глядя в потолок. Яркий свет слепит глаза, а она улыбается...
- Итак? - они смотрят на него, а он глядит на нее. Он молчит, глядя на то, как она дышит, как она плачет и улыбается. - Тебе решать, жить ей или нет, - они продолжают смотреть на него. - Знаю, - он смотрит на нее, такую маленькую, такую... непохожую. Все-таки жизнь дается с трудом. А отбирается быстро и просто. - Ей суждено не родиться, - говорят ему монотонные голоса. - Знаю. - Но тебе решать. Он молчит. - Решай, - повторяют на разные лады голоса, - решай...
И так из века в век. Из жизни в жизнь. Крис следует за апокалипсисом, умирает вместе с миром, а потом встает над ним и улыбается. Улыбается, глядя на весь этот убитый пейзаж. Его взгляд настроен на поиск жизни. Ему интересно, проснется ли еще кто-нибудь после такого? Проснется ли еще один, такой же как он? Очнется ли? Поймет ли, что мир кончился, а он - нет? Сколько миров он уже успел осмотреть? Двадцать? Тридцать? Тысяч... Это легко. Это быстро. Приходящий апокалипсис... Крис поставил себе задачу: искать мир, ждать и лицезреть. Все просто. Все крайне просто. Максимально просто. Человек, который может все, может и переступить не одну черту смерти. Сейчас слишком мало времени прошло с начала конца. Еще ничего не закончилось. Мир продолжает разрушаться. Смерть слизывает с поверхности капли жизни. И Крису не так сложно увидеть это. Как на невидимые когти насаживаются тела обреченных на смерть людей. Как жадный язык проходит по асфальту, подбирая кричащие и стонущие души. Какое странное наслаждение, смотреть, как другим плохо. Как они страдают. Крис иногда мог видеть даже лица, заглядывать в заполненные обреченностью глаза и улыбаться. Вообще ему нравилось улыбаться. Ему нравилось зло улыбаться, глядя на непонимание. Он ведь... на нем не было ни единого ранения. Одежда абсолютно целая. К нему даже не приставал тот запах гари, что сейчас пропитывал каждый миллилитр воздуха. Внезапно. Словно из ниоткуда. Мозг пронзает дикая мысль "Я хочу жить!!!". Крис оглядывается. Он ведь знает, что это не его мысль. Он не думает, чтобы была возможность настроиться на выживающее сознание. Чтобы была возможность слышать стоны и всхлипы призраков, которым не суждено существовать дальше. - Нет, - злая улыбка. Губы растягиваются на пол-лица, и он прыгает. Прыгает вниз с той высоты, на которой он чаще всего дислоцируется, дабы видеть все, слышать все, чувствовать все. Легко приземлился. Чего стоит замедлить себе падение? Чего стоит заставить свое тело поменять плотность? Чего стоит не реагировать на силу притяжения? Ничего. Для Криса нет ничего невозможного. Именно поэтому ему скучно. И он придумывает себе проблемы. И сейчас одна из них плотно засела в его голове: "Я буду жить!!!" Нет, конечно, мысль была иной, но фантазия человека сделала свое дело. Желание - это только стимул, но еще не шаг. А решение - это уже ближе. Крису нужен был только повод. И он сделал этот повод для себя. Легкая, удивительно легкая походка. Черные лакированные сапоги с хрустом наступают на чей-то позвоночник. Это не важно. Они все уже мертвы. Он не замечает, что кто-то смотрит на него, кто-то тянет к нему руки, кто-то шепчет "мессия", "демон", "сволочь"... Ему все равно. Крис наметил себе цель, и она от него не ускользнет. Желание развлечься сейчас превалирует над всем остальным. И вот, он видит. Он видит то, что хочет. Кто это? Девчонка? Всего лишь какая-то девчонка? Сколько ей? Двадцать? Двадцать два? Маленькая... хотя. Сколько ему было, когда это случилось в первый раз? Он не помнил уже. Так что все может быть. Девушка лежит на земле, пытается пошевелиться, отползти... спастись. Она поднимает глаза и видит над собой его. Жуткие белые зрачки в обрамлении черной радужки, темные, почти черные веки... и улыбка. Но эта улыбка не кажется ей сейчас чем-то страшным, ужасным... нет. Она протягивает к нему дрожащую руку. Разлепляя потрескавшиеся губы разлепляя, она произносит беззвучно: - Помогите... Он улыбается ей. Тепло. Ласково. В ее глазах проблескивает надежда, она улыбается в ответ, отчего из губ ее течет кровь. Крис приседает перед ней, протягивает руку, касается ее лица. Его глаза изучают каждую черточку, словно запоминая. Словно ища в ней какие-то черты сходства с самим собой. Его прикосновения кажутся ей касанием ангела. Мягкие пальцы, бархатная кожа. Словно дуновение потрясающего свежего ветра. Он встает. Ободряющая улыбка внезапно превращается в злой оскал. В глаза девушки закрадывается страх. Одно движение. Он поднимает ногу, и каблук его сапога резко опускается на ее горло. Мерный хруст гортани и позвоночника музыкой прокатывается по ушам. Он прикрывает глаза, наслаждаясь потрясающим моментом участия в апокалипсисе. - Да, - с тихим шипением произносит он, выпуская из легких воздух с примесью чужой крови. - НЕТ!!! - кто это? Там... за его спиной. Крис медленно оборачивается. Кто это? Парень... совсем еще мальчик. Хотя... нет. Это явно тот возраст, близкий к переходу во взрослого, когда начинаешь верить в то, что скоро тебе будет позволено все. Как жутко, наверное, умирать в такой момент? Мальчик стоит ровно перед ним. Грязный, в рваной одежде. Золотые волосы прилипли к лицу из-за крови. А глаза неясно сверкают болью. Странно, Крис не может понять, какого цвета у него глаза. Человек стоит, чуть наклонив голову. и рассматривает мальчика. И как-то не важно, что вокруг рушатся здания. По крайней мере, Крису до этого нет никакого дела. Его все это не убьет. Он это знает. А мальчик... мальчик смотрит на девушку под каблуком Криса. В глазах парня боль и ужас. Он медленно поднимает взгляд на убийцу своей сестры. - Ты... - выдыхает он, - слуга смерти! Подонок! Мразь!!! Странно, но мальчик не пытается броситься на него и убить, как сделали бы другие на его месте. Он бросается в сторону. Дико шатаясь и едва держась на ногах, он пытается убежать от того, что нависло над ним, как Дамоклов меч. Крис провожает его взглядом. Наверное, стоит догнать его и убить. Чтобы не мучился. Или... Мир решает все сам. Мальчик резко останавливается, с ужасом глядит в сторону надвигающейся на него стены. Мир решил, дом не выдержал. Дома здесь смешно складываются, словно карточные домики. Но эта карта решила упасть на внешнюю сторону. Вот она, близкая смерть. Запах гари и пыли, поднимающейся вокруг. Парень зажмуривается, ожидая, когда тонны камня опустятся на его голову, сломают шею, раскроят череп и погребут под собой. Зачем Крис сделал это? Он не знал, но резко шагнув в сторону мальчика, в мгновение ока оказывается рядом и выдергивает его из лап костлявой. Выдергивает резко. С силой хватая за плечо, близко к локтю. Хруст. Знакомый хруст. Но этот хруст почему-то рванул по сердцу странным и неприятным ощущением. Белые зрачки Криса устремляются взглядом к обвисшему на его руках парню. Так и есть... ты сломал ему руку, Крис. - Но я спас ему жизнь, - эта мысль, произнесенная вслух. Он не понимает, что он сделал. Не понимает, зачем он сделал это. Мальчик в его руках издает едва слышный стон, не значащий абсолютно ничего, кроме боли. Но Крис отвечает: - Я спас тебе жизнь, - легкие шаги. Человек с мальчиком на руках выходит из горящего города. На данный момент его не интересует больше чужая смерть. Его интересует... жизнь.
Агония вышвырнет снова в сознание. А я не поверил в отличие нашего образа. Я снова смотрел на чужое тебя желание, И снова сдержал свой ревнивый порыв на возгласы.
Агония плачет на душу слезами кровавыми. А я разбивался о тысячи стен и зеркал, осколками Я вновь рассыпался, лечил твою душу травами, Травил твою душу, колол твое сердце иголками.
Агония вырвет и так разметает лоскутьями, Что я не сумею все раны зашить твои вовремя. Я вижу тебя, но гордыня стальными прутьями Скрывает тебя за собой, оставляя меня, словно голого.
Агония в дрожь до желания, страстью гонимого, Рвануться, обнять, защитить от чужих и жестоких рук. Но гордость и честь не позволила взгляда любимого Поймать, удержать и спасти от похоти чертовых слуг.
Агония. Кровью и болью меня повязала в цепь. И я так покорно склонил свою голову глупую. Да, разве меня ты оставишь вот так реветь, Как я оставляю тебя за душу свою преступную?
Агония. Нет ничего, чем за правду теперь платить. А я испугался поруганной чести-вольности. Я должен был ради любви тебя здесь убить, Но я предпочел терпеть эти непристойности.
Агония. Бьет по зубам и ответом кричит слова. Ответом кричит твое имя. Горит над городом. Не смел отвернуться, не смел эту цепь порвать. А должен был. Снова душа твоя ими вспорота.
Насилие верностью вырвало слезы глаз. А я улыбался. Я должен был. Так приказано. Ты смотришь в глаза мои. Ты не умрешь сейчас. Ведь город потребовал боли и зла наказанным.
Насилие. Ты даже не можешь вырваться. Я должен смотреть, как они тебя нагло пользуют. Я должен смотреть, просто чтобы выслужиться. Они усмехаются, смотрят и только болью злят.
Насилие. Люди глядят и морщатся. Притворно ладонями взгляды свои припрятали. Такие, как ты, перед смертью о милых молятся. А ты обо мне под жестокими, злыми взглядами.
Насилие. Терпишь, губу закусив свою. Ни стона, ни всхлипа они от тебя не услышали. А я за тебя был готов умереть в бою, Но я испугался, пытаясь доверие выслужить.
Насилие. Сколько их? Пять? Одиннадцать? В глазах у меня помутилось, я так не могу уже. Ты смотришь с любовью в лицо мое, словно живица. А я улыбаюсь. Я должен. Такое мое клише.
Насилие. Вырванный стон и глаза твои в боль закрытые. И я не могу смотреть, как тело твое истерзано. Но я улыбаюсь. Губа от щеки пришитая. А я улыбаюсь. Губа до щеки дорезана.
Агония. Это не казнь. Это просто зрелище. Им так захотелось невинных казнить и миловать. Тебя унесут, чтоб потом притащить еще. И снова при мне. На глазах моих вновь насиловать.
Агония. Сердце. Душа. Я все продал в рок. Я продал за статус, отдав тебя на съедение. Я должен был выйти. Спасти тебя. Только я не смог. А я испугался терять свое положение.
Агония. Кто я теперь, если враг себе? Я трус и бесчестная тварь жестокого города. Ты веришь мне. Ты до сих пор просто веришь мне. И даром что тело твое чужой похотью нынче вспорото.
Агония. Я в конуре навещу тебя. И я обниму и прижму к себе тельце хрупкое. Как мог я отдать в поругание, столь любя? Как мог я?! Я сам для тебя нынче стал поругою.
Прости меня. Я должен был тебя убить, Чтоб не было мук тебе этих. А ты расплачешься. А ты продолжаешь меня ни за что любить. А ты улыбаешься… жмешься ко мне и прячешься.
Прости меня. Глупо тебе шепчу, словно молитвою. И снова уйду, затворив за собой дверь железную. Начальство опять призовет перед новою "битвою" И нагло и сухо с ехидством шепнет: "Соболезную".
Боюсь или не боюсь я одиночества? Страшно ли мне, что в конце концов я наверняка останусь одна?
А вы? Вы боитесь одиночества? Боитесь сидеть в комнате и понимать, что на самом деле, для вас всех этих людей нет. Точнее, не так... страшно ли осознавать, что для других вы уже не существуете?
Дай мне расплакаться, Боже! Дай вволю мне порыдать. Знаю, что мне не поможет, Но разве греховно мечтать? Дай разреветься. Пусть в слезы Выйдет бессчетная грусть. Знаю, обычные грезы. Знаю, что снова сорвусь. Господи, пусть не часами... Пару минут можешь дать? Жалко тебе? За слезами Есть, что от всех мне скрывать. Да! Я хочу разреветься! Биться в истерике. Пусть! Там одинокому сердцу Будет возможность взгрустнуть... Господи, будь милосерден! Хватит испытывать боль! Ты в опытах слишком усерден. Ты разрыдаться позволь...?
Ну, что называется, приветствую ))) у себя на дневнике. (О, Тцель! Я занялась приветствиями... правда, это было давно и неправда... ну, да ладно!) Итак, привычка ходить по дневнику, чтобы найти что-то специально для дневниковца привела меня к одной из Ваших записей. Не знаю, понравится ли то, что я сейчас напишу. Но простите... опять же... час ночи, а мне вставать рано... и все такое...
Тихий стук. Открывается дверь. Снова манит куда-то путь. Помнишь фразы: "Иди!", "Поверь!"? Знаешь, больше их не вернуть. Знаешь, больше не скрипнет в такт Половица твоих шагов. Я, конечно, слепой дурак. Но ведь я просто не готов. Там, за дверью, уже закат, Занимается вновь заря. Только тянет меня назад, И я знаю, что тянет зря. Только память не даст соврать, Я ведь помню последний миг. Я тебя не хотел держать... Это я виноват. Смотри. Там, за дверью скребется кот, Только тень от его хвоста. Ты ведь знал, что потом умрет - И не станет уже кота. Для тебя это все слова. Для тебя было так смешно... Просто новая жизнь-глава, Новый вечер, цветы, вино. Я смотрю на паркетный пол, Я молчу, тишину кляня. Ты однажды в туман ушел. Ты не вспомнишь уже меня. Ну а я не смогу забыть... Из души словно вырван клок. Эти раны не заживить, Пусть и стал бесконечным срок. Я стараюсь хотя бы быть, Это прошлое - старый хлам. Я успел сотни раз простить, Сотни раз провиниться сам. Иногда я сдуваю пыль С побуревших страниц томов, Где записана наша быль - Сотни тысяч твоих стихов. Может, помнишь заросший дом, Где мы прятали жизнь свою? Иногда я бываю в нем... Я там память теперь ловлю. И на стуле сижу один, Задыхаясь от прошлых лет. Словно в стекла гляжу витрин... Там от памяти только след. А потом я встаю. Уйти. Дальше нужно продолжить жить. Может, я виноват. Прости, Но не вечно мне боль копить.
Тихий скрип половиц родной. Память бьет посильней огня. Ты вернулся? Сюда?! За мной? Твою мать! Отвали от меня!!!
И опять же... пока меня отвлекали, я закончила в два часа ночи... имеете полное право предъявить мне пару-тройку претензий ))
Я просто слишком неблагоразумен. Тебе тоскливо, ну а мне сейчас плевать. Ты шарлатанка, твой шаманский бубен Не всех спасает, нечего гадать. Сегодня мир заполнен дивом красок, А я устал от всех твоих речей. Не надо слов, твоих бредовых сказок, Не надо мистики, зажженных в ночь свечей. Не надо вечера, и сумерек не надо, Не надо истину глаголить мне в глаза. Я так устал от призрачного яда, Что заставляет душу не страдать. Не верю я, ты просто лжешь от скуки. Ты просто искренне уверена в себе. Но я устал. И я умою руки, Пока забыть не поздно о тебе. Я оказался слишком лицемерен? Да, пусть не ангелы дают мне по перу. Мне все равно. Я больше не намерен Тебя выслушивать. Заканчивай игру. Не надо стонов, криков и рыданий. Что? Я теперь кормилец всей семьи? Я только что был извергом. Тираном. Да, кем угодно, хоть Иисусом назови. Я ухожу? Ну, что ты. Разве правда? Я никогда к тебе не приходил. Мне лестных слов твоих уже не надо. Я отрезвлен. Я выбит. Я без сил.
Простите, миледи, я нынче ужасный поэт. Не ладятся тексты, и струны не жалуют пальцев. Медовые рифмы никак не ложатся в куплет, Так может, не надо над музой моей издеваться?
Простите, миледи, но я не спою Вам сейчас. Пусть лютня сама Вам расскажет о нашей разлуке. Быть может, заметили? Взгляд аметистовых глаз Навеки за серыми шорами спущен на муки.
Простите, миледи, но муза не хочет так жить. Она загибается в роскоши и шоколаде. Обилие шелка, парчи и вот эта жемчужная нить Немного чужая в природном эльфийском наряде.
Простите, миледи, но я не хочу продолжать. Я слишком устал от капризов, иного злословия, От Ваших бесчиленных просьб и манеры желать, От Вашей привычки влюблять в себя взглядом и бровью.
Простите, миледи, но я Вам ответил за все. Не надо еще раз просить у меня новых песен. Пусть новый поэт Вам отраду стихов принесет, Раз слог мой печальный Вам более не интересен.
Хех, Рэй, я не сумела написать вторую часть... после пафосной перейти в нужную колею не сумела... постараюсь в другой раз Х)))