От вас еще что-то осталось? о.О
- Здравствуй, - я чуть качаю головой. Я давно уже слеп. Я с таким трудом различаю твои шаги. Неслышные, незаметные, несуществующие.
Ты остановишься, сядешь в приготовленное тебе давно уже кресло, посмотришь на меня. А я. Я не знаю, что сказать, потому что слова уже сказаны. Все уже сказано до меня, а я повторяю одинаковые фразы и не знаю, зачем. Ты смотришь на меня.
А я беру в руки куклу. Мне непривычно, что можно приходить просто так. Хотя, даже ради сказки ко мне нечасто кто-либо приходит.
- Смотри, - я протягиваю тебе эту куклу, - видишь, она... тоже.
У нее всегда все было наперекосяк. Потому что у нее не получалось никогда жить так, чтобы окружающие смотрели и видели не по-другому. Так повелось - она выходит из дома в то время, когда они уже возвращаются. Так повелось - она выключает компьютер, когда они только залезают в сеть. Так повелось - она даже родилась, когда они умирали.
Жизнь ее любила течь в обратную сторону. Так, чтобы все вокруг считали, что ее, наверное, тоже нет. А ей было как-то все равно.
Она всегда улыбалась людям, которые не понимали ее. Она дарила им светлые улыбки, потому что... потому что, когда на душе тяжело, по-другому как-то уже и не получается.
Она возвращалась домой глубоко за полдень, садилась за стол и брала в руки свою перьевую ручку. Забавное перо. Старое перо. Его еще макать надо было. В чернила.
Она зажмурилась, опустила руку с пером. Вот и чернила. Открыла глаза, взглянула на капельку, собирающуюся сорваться с кончика ручки, приподняла немного, чтобы не сделать кляксы на девственно чистом листе.
И она начинает писать. Улыбка на ее лице растягивает губы. Зима за окном заставляет их треснуть. Она выводит ровные буквы. Каллиграфический почерк. Буквы в словах не соединяются друг с другом, словно сторонятся. Каждая из них стоит отдельно, поднимая вверх чуть витые хвостики. Каждая из них несет в себе тысячи и тысячи значений, которые никто никогда не узнает. Потому что эти листы никто не увидит. Это никому не интересно.
Она писала ему. Она писала ему письма, потому что давно уже не могла иначе. Она писала ему какие-то красивые истории окружающих ее людей, потому что ей нечего было рассказывать о себе.
- Прости, - проговаривала она слова, - я не могу ничего написать хорошего. Но вот сегодня у соседки родилась девочка...
Чернила закончились. Надо снова... обмакнуть перо. Она делает это резко, словно ударом, сжимая свободную руку в кулак. Она закусила губу и улыбнулась, подняла руку, стерла с губы появившуюся капельку крови и продолжила писать. Она рассказывала о том, что видела эту девочку, что она такая маленькая, что она громко кричит и плачет, словно ей очень больно.
- Говорят, когда ребенок делает первый вдох, у него расправляются легкие, - писала она, голос ее был тихим, нежным, светлым. Таких не бывает. Но ведь у нее все всегда было не так, как должно быть.
И снова не хватает чернил. Она снова улыбается, наклоняет голову набок и снова опускает перо. Жмурится сквозь улыбку, тихо всхлипывает, возвращает перо к листу и продолжает писать.
- У нее такой счастливый взгляд, а мама... - она на мгновение замирает, всматриваясь в это слово, потом дописывает, - ее. Она такая усталая. Но она улыбается. Ей, наверное, очень больно?
И снова пишет. Снова говорит. Снова улыбается.
- Там... - чернила в таких ручках кончаются быстро. Нужно постоянно макать... и снова она поднимает руку.
Он остановил ее руку, ухватив за запястье, буквально в миллиметре от истерзанного предплечья. Она завороженно глядела на его тонкие белые пальцы, узкую ладонь, хрупкое запястье. Улыбка слетела с ее лица и она обернулась, посмотрев в его светлые серьезные, вечно серьезные глаза.
- Хватит, - произнес он холодным голосом, - идем.
Она не спросила его ни о чем. Она просто встала и последовала за ним. Он открыл дверь в яркий зимний день.
- Иди, - он отпускает ее руку, подталкивая к выходу.
Она подходит к дверному проему, останавливается, оборачивается и смотрит на него. А его лицо не выражает ничего. Тогда она вновь смотрит в день и шагает.
Первый вдох дается очень тяжело. С болью. Потому что... это первый вдох, когда воздух проникает в тебя, раня словно кинжалами неподготовленную плоть. Он иной. Он чужеродный...
Но она снова улыбается, глядя в потолок. Яркий свет слепит глаза, а она улыбается...
- Итак? - они смотрят на него, а он глядит на нее.
Он молчит, глядя на то, как она дышит, как она плачет и улыбается.
- Тебе решать, жить ей или нет, - они продолжают смотреть на него.
- Знаю, - он смотрит на нее, такую маленькую, такую... непохожую. Все-таки жизнь дается с трудом. А отбирается быстро и просто.
- Ей суждено не родиться, - говорят ему монотонные голоса.
- Знаю.
- Но тебе решать.
Он молчит.
- Решай, - повторяют на разные лады голоса, - решай...
Ммм... как-то так.
Ты остановишься, сядешь в приготовленное тебе давно уже кресло, посмотришь на меня. А я. Я не знаю, что сказать, потому что слова уже сказаны. Все уже сказано до меня, а я повторяю одинаковые фразы и не знаю, зачем. Ты смотришь на меня.
А я беру в руки куклу. Мне непривычно, что можно приходить просто так. Хотя, даже ради сказки ко мне нечасто кто-либо приходит.
- Смотри, - я протягиваю тебе эту куклу, - видишь, она... тоже.
У нее всегда все было наперекосяк. Потому что у нее не получалось никогда жить так, чтобы окружающие смотрели и видели не по-другому. Так повелось - она выходит из дома в то время, когда они уже возвращаются. Так повелось - она выключает компьютер, когда они только залезают в сеть. Так повелось - она даже родилась, когда они умирали.
Жизнь ее любила течь в обратную сторону. Так, чтобы все вокруг считали, что ее, наверное, тоже нет. А ей было как-то все равно.
Она всегда улыбалась людям, которые не понимали ее. Она дарила им светлые улыбки, потому что... потому что, когда на душе тяжело, по-другому как-то уже и не получается.
Она возвращалась домой глубоко за полдень, садилась за стол и брала в руки свою перьевую ручку. Забавное перо. Старое перо. Его еще макать надо было. В чернила.
Она зажмурилась, опустила руку с пером. Вот и чернила. Открыла глаза, взглянула на капельку, собирающуюся сорваться с кончика ручки, приподняла немного, чтобы не сделать кляксы на девственно чистом листе.
И она начинает писать. Улыбка на ее лице растягивает губы. Зима за окном заставляет их треснуть. Она выводит ровные буквы. Каллиграфический почерк. Буквы в словах не соединяются друг с другом, словно сторонятся. Каждая из них стоит отдельно, поднимая вверх чуть витые хвостики. Каждая из них несет в себе тысячи и тысячи значений, которые никто никогда не узнает. Потому что эти листы никто не увидит. Это никому не интересно.
Она писала ему. Она писала ему письма, потому что давно уже не могла иначе. Она писала ему какие-то красивые истории окружающих ее людей, потому что ей нечего было рассказывать о себе.
- Прости, - проговаривала она слова, - я не могу ничего написать хорошего. Но вот сегодня у соседки родилась девочка...
Чернила закончились. Надо снова... обмакнуть перо. Она делает это резко, словно ударом, сжимая свободную руку в кулак. Она закусила губу и улыбнулась, подняла руку, стерла с губы появившуюся капельку крови и продолжила писать. Она рассказывала о том, что видела эту девочку, что она такая маленькая, что она громко кричит и плачет, словно ей очень больно.
- Говорят, когда ребенок делает первый вдох, у него расправляются легкие, - писала она, голос ее был тихим, нежным, светлым. Таких не бывает. Но ведь у нее все всегда было не так, как должно быть.
И снова не хватает чернил. Она снова улыбается, наклоняет голову набок и снова опускает перо. Жмурится сквозь улыбку, тихо всхлипывает, возвращает перо к листу и продолжает писать.
- У нее такой счастливый взгляд, а мама... - она на мгновение замирает, всматриваясь в это слово, потом дописывает, - ее. Она такая усталая. Но она улыбается. Ей, наверное, очень больно?
И снова пишет. Снова говорит. Снова улыбается.
- Там... - чернила в таких ручках кончаются быстро. Нужно постоянно макать... и снова она поднимает руку.
Он остановил ее руку, ухватив за запястье, буквально в миллиметре от истерзанного предплечья. Она завороженно глядела на его тонкие белые пальцы, узкую ладонь, хрупкое запястье. Улыбка слетела с ее лица и она обернулась, посмотрев в его светлые серьезные, вечно серьезные глаза.
- Хватит, - произнес он холодным голосом, - идем.
Она не спросила его ни о чем. Она просто встала и последовала за ним. Он открыл дверь в яркий зимний день.
- Иди, - он отпускает ее руку, подталкивая к выходу.
Она подходит к дверному проему, останавливается, оборачивается и смотрит на него. А его лицо не выражает ничего. Тогда она вновь смотрит в день и шагает.
Первый вдох дается очень тяжело. С болью. Потому что... это первый вдох, когда воздух проникает в тебя, раня словно кинжалами неподготовленную плоть. Он иной. Он чужеродный...
Но она снова улыбается, глядя в потолок. Яркий свет слепит глаза, а она улыбается...
- Итак? - они смотрят на него, а он глядит на нее.
Он молчит, глядя на то, как она дышит, как она плачет и улыбается.
- Тебе решать, жить ей или нет, - они продолжают смотреть на него.
- Знаю, - он смотрит на нее, такую маленькую, такую... непохожую. Все-таки жизнь дается с трудом. А отбирается быстро и просто.
- Ей суждено не родиться, - говорят ему монотонные голоса.
- Знаю.
- Но тебе решать.
Он молчит.
- Решай, - повторяют на разные лады голоса, - решай...
...РЕШАЙ, ТВОЮ МАТЬ!..
Ммм... как-то так.
-
-
18.09.2009 в 21:29-
-
20.09.2009 в 22:36теребит ушки любимого рыжего кролика... порой пытающегося подло ускользнуть...
и погружается в атмосферу...*
конечно ей ЖИТЬ!!!
*кролик испуганно спрыгивает и прячется в клетку...*
твои тексты всегда были близки мне... можно я просто помолчу???
ЗЫ: и.. совсем не в тему... когда будет минутка, подправь текст... смесь глаголов совершенного и несоверншенного вида (если не путаю названия, я всеже технарь) тут как-то скорей ошибкой смотрится...
-
-
20.09.2009 в 22:48ELPIS_, жить... )))
Можно ))) это написано для тебя )))
ЗЫ: я не знаю... я иногда пишу так. ЧАще всего оно не ошибка, а какой-то мой дурацкий оборот...