От вас еще что-то осталось? о.О
Матвей сидел тихо. Снова сидел на подоконнике. Снова курил. Только сейчас что-то было по-другому.
Комната... комната была наполнена болезнью. Ее жуткие нити, даже не черные. Не имеющие какого-либо цвета нити протянулись от одного угла к другому. Они забивали всю комнату, словно паутина Шелоб. Словно всемирная паутина-интернет заполнила неокрепший разум ребенка. Заставила поселиться в ней, запутаться в кокон, прилипнуть... эти нити исходили от кровати. А там, на кровати, лежал Тихон.
Он был спокоен, бледен. Слабая улыбка едва светилась на его измученном лице. Он не двигался, а только смотрел на Матвея странным, сочувствующим взглядом. Словно это не он, Тихон, лежит сейчас, неспособный встать с кровати, а Матвей.
- Это я довел тебя, - тихо произносит Матвей, снова затягиваясь, пытаясь таким образом скрыть что-то...
Но от Тихона не скроешь ничего. Тихон видит слишком много. Он видит нити собственной болезни, тянущие свои липкие, цепкие, словно щупальца кракена, нити к Матвею. Но тот не видит их, и они не могут к нему подобраться, потому что Матвей черен. Матвей - еж. У Матвея барьер. Яркий такой, поглощающий. Словно изнутри из него светящийся... словно черное пламя свечи. Страшно? Да, это внушает страх. Потому что это боль. Это безумная боль человека, который чувствует за двоих. Человека, который пытается оградить от этой боли единственного, кто ему дорог. Боль за него, боль вместо него, боль из него.
- Не говори ерунды, ты здесь ни при чем, - Тихон мысленно отмахнулся. Болезнь не даст ему поднять руки, даже если от этого будет зависеть жизнь. Его или чужая.
Матвей смотрит на Тихона. Он не видит, лежащего, словно неживая кукла человека. Он видит ребенка. Такого, какими они были... лет десять, а то и больше, назад. Когда все воспринималось иначе. И ребенок этот лежит на кровати, свернувшись калачиком, прижав руки к животу, пытаясь сказать хоть слово такому же, как и он сам, ребенку, который стоит над ним. Стоит и плачет. Слезы. Это злые слезы. Таким слезам нельзя давать выход, когда боишься за кого-то. Он почувствует. Он увидит. Он примет. Он впитает. Впитает как губка... словно это не злость или боль, а что-то другое... сладкое, приятное. И никогда не скажет, даже если это будет переходить грань. Болевой порог.
Иглы. Тихон видел только иглы. Длинные, узкие, острые, черные. Таких давно не было. Обычно боль Матввея растекалась по полу и потолку мягкой, вязкой слизью, охватывая ближайшие предметы. Такая слизь расползается не сама. Расползается, потому что ее становится больше. А когда случайно наступишь в такую жижу, противно поднимать ногу - там обязательно останутся длинные такие, тонкие тяжи этой мути... хорошо, что она не проникает сквозь подошву внутрь... в душу. Такая боль не опасна... Опаснее другая. Которая вырывается жуткими черными птицами, стрелами, шипами... которая разлетается по всей комнате, разбивает мебель и бьет стекло. Тихон иногда видел такое... Матвей раньше бил так. Сейчас перестал. Почему?
- Что случилось? - словно в ответ на молчание Матвея Тихн задает вопрос, - снова она?
Матвей кивает. Воспоминание о ней... словно орел, выклевывающий печень Прометея. Воспоминание зарастает каждый раз, а затем... одно слово, и вот. Новый разрыв. Новые иглы боли, даруемые дурным подсознанием. Боль, рождающаяся с любовью. Одновременно. В один день. В один вздох. В один взгляд.
- Она ушла, - слова вырвались, словно осиновые колья, забитые в грудь недовампира. Не важно, попало в сердце или нет. Такой все равно умрет. Он не бессмертен. Никто не бессмертен, - что она сказала?
Снова память дарит свой подарок. Снова память... рвет и мечет. Разрывает сознание на тысячи... осколков? Нет. Лоскутков. Как тряпку. Безвольную, беззлобную и уже давно жалкую и пользованную тысячи раз тряпку. Так бывает, когда сдаешься.
- Она сказала, - Матвей тушит сигарету и зажигает новую.
Больно. И стараешься эту боль держать. Оставить. Успокоить. Чтобы она не вылетела копьем в сторону единственного человека, который пока еще остался живым в сознании.
- Она сказала, что ей не нужен паскудный прихвостень закона.
Комната... комната была наполнена болезнью. Ее жуткие нити, даже не черные. Не имеющие какого-либо цвета нити протянулись от одного угла к другому. Они забивали всю комнату, словно паутина Шелоб. Словно всемирная паутина-интернет заполнила неокрепший разум ребенка. Заставила поселиться в ней, запутаться в кокон, прилипнуть... эти нити исходили от кровати. А там, на кровати, лежал Тихон.
Он был спокоен, бледен. Слабая улыбка едва светилась на его измученном лице. Он не двигался, а только смотрел на Матвея странным, сочувствующим взглядом. Словно это не он, Тихон, лежит сейчас, неспособный встать с кровати, а Матвей.
- Это я довел тебя, - тихо произносит Матвей, снова затягиваясь, пытаясь таким образом скрыть что-то...
Но от Тихона не скроешь ничего. Тихон видит слишком много. Он видит нити собственной болезни, тянущие свои липкие, цепкие, словно щупальца кракена, нити к Матвею. Но тот не видит их, и они не могут к нему подобраться, потому что Матвей черен. Матвей - еж. У Матвея барьер. Яркий такой, поглощающий. Словно изнутри из него светящийся... словно черное пламя свечи. Страшно? Да, это внушает страх. Потому что это боль. Это безумная боль человека, который чувствует за двоих. Человека, который пытается оградить от этой боли единственного, кто ему дорог. Боль за него, боль вместо него, боль из него.
- Не говори ерунды, ты здесь ни при чем, - Тихон мысленно отмахнулся. Болезнь не даст ему поднять руки, даже если от этого будет зависеть жизнь. Его или чужая.
Матвей смотрит на Тихона. Он не видит, лежащего, словно неживая кукла человека. Он видит ребенка. Такого, какими они были... лет десять, а то и больше, назад. Когда все воспринималось иначе. И ребенок этот лежит на кровати, свернувшись калачиком, прижав руки к животу, пытаясь сказать хоть слово такому же, как и он сам, ребенку, который стоит над ним. Стоит и плачет. Слезы. Это злые слезы. Таким слезам нельзя давать выход, когда боишься за кого-то. Он почувствует. Он увидит. Он примет. Он впитает. Впитает как губка... словно это не злость или боль, а что-то другое... сладкое, приятное. И никогда не скажет, даже если это будет переходить грань. Болевой порог.
Иглы. Тихон видел только иглы. Длинные, узкие, острые, черные. Таких давно не было. Обычно боль Матввея растекалась по полу и потолку мягкой, вязкой слизью, охватывая ближайшие предметы. Такая слизь расползается не сама. Расползается, потому что ее становится больше. А когда случайно наступишь в такую жижу, противно поднимать ногу - там обязательно останутся длинные такие, тонкие тяжи этой мути... хорошо, что она не проникает сквозь подошву внутрь... в душу. Такая боль не опасна... Опаснее другая. Которая вырывается жуткими черными птицами, стрелами, шипами... которая разлетается по всей комнате, разбивает мебель и бьет стекло. Тихон иногда видел такое... Матвей раньше бил так. Сейчас перестал. Почему?
- Что случилось? - словно в ответ на молчание Матвея Тихн задает вопрос, - снова она?
Матвей кивает. Воспоминание о ней... словно орел, выклевывающий печень Прометея. Воспоминание зарастает каждый раз, а затем... одно слово, и вот. Новый разрыв. Новые иглы боли, даруемые дурным подсознанием. Боль, рождающаяся с любовью. Одновременно. В один день. В один вздох. В один взгляд.
- Она ушла, - слова вырвались, словно осиновые колья, забитые в грудь недовампира. Не важно, попало в сердце или нет. Такой все равно умрет. Он не бессмертен. Никто не бессмертен, - что она сказала?
Снова память дарит свой подарок. Снова память... рвет и мечет. Разрывает сознание на тысячи... осколков? Нет. Лоскутков. Как тряпку. Безвольную, беззлобную и уже давно жалкую и пользованную тысячи раз тряпку. Так бывает, когда сдаешься.
- Она сказала, - Матвей тушит сигарету и зажигает новую.
Больно. И стараешься эту боль держать. Оставить. Успокоить. Чтобы она не вылетела копьем в сторону единственного человека, который пока еще остался живым в сознании.
- Она сказала, что ей не нужен паскудный прихвостень закона.
Но все равно спасибо )))
А эту я еще только начала читать)))
Как...по другому! Как близко! Мрр не знаю, как описать... Ведь даже вижу это... только сказать...
Ну передернуло, конечно, но ведь правда...
В общем, забудь, я не умею разговаривать )))